Конечно же я догадывался о том, что его дом двукратно превосходит внешние свои размеры. Похожий одновременно на старый австрийский замок, подвергшийся косметическим процедурам в духе чурригереско, и разросшееся со временем, точно гриб, классическое английское поместье, впрочем, лишенное каких бы то ни было намеков на расцвет колониальной эпохи, он был поистине грандиозен, экзотичен и по-своему уникален. Его напыщенный облик вводил в заблуждение человека, хоть мало-мальски сведущего в искусстве. Просторные холлы в духе роскошной викторианской Англии могли бы стать достойным наполнением этой махины, но вместо них неподготовленный зритель оказывался в богато обустроенном, стильном и несколько хищном жилом пространстве, не отстающем ни на шаг от непрестанного бега времени. Оттенки стилей как отголоски считывались мной отовсюду. Я узнавал в крутых крестообразных сводах позднюю готику, венcкий сецессион в настенных фресках, минимализм и японскую функциональность в антикварной неброской мебели. Чрево чудовища-замка напоминало мне чрево кита, поглотившего все эпохи. Сумев впитать все самое лучшее, самое узнаваемое, он оставался целостным и неделимым, что и являлось главной его чертой. Он, точно выставочная галерея, вмещал в себя калейдоскоп талантливейших достижений. Архитектура, конструкции, живопись и декоративно-прикладное искусство — ничто не осталось за бортом этого мощного ковчега, рукотворного чуда, обители величайшего коллекционера среди почивших и ныне живущих: Сайреса Леонарда МакКуина.
— Разве ей не положено находиться в Брюсселе? — спросил я, глядя на «Нежность сфинкса» Фернана Кнопфа. Небольшой, аккуратный холст мистического содержания был облачен в неброскую раму, густо проморенную и не тронутую привычным глянцем. Зная обычаи этого Дома, я не позволил себе и мысли о качественной репродукции — оттого мой вопрос прозвучал столь прямо и неприкрыто. Сайрес бегло прошелся взглядом по гибкому телу сфинкса, но так мне и не ответил. Его лицо в этот момент представилось мне безмерно тяжелым. Точно лицо капитана, прошедшего сто морей ради спасения хрупких предметов искусства. Я невольно смутился, потупив взгляд; вне всяких сомнений здесь, внизу, под брюхом массивного старого замка, под этажами подземных парковок и техническими коридорами, Кнопф пребывал в совершеннейшей безопасности, в отличие от запасников брюссельского Музея Изящных Искусств. Окруженный садами и парками, схваченный плотным кольцом тюремных камер и бетонных подпорных стенок, охраняемый леопардами и пантерами, бывшими морскими пехотинцами и мексиканскими оружейниками, покрытый непроницаемой толщей глинистого грунта, он мог бы счесть себя чем-нибудь важным — вроде Копья Судьбы или священного Грааля, — и, честное слово, я бы не удивился, найдя здесь что-либо из вышеназванных великих святынь.
— Это же Густав Климт, — успел я воскликнуть перед уходом. Ключ повернулся в замочной скважине, и Сайрес нетерпеливо увлек меня за собой.
Мы путешествовали очень долго. Сперва это был ничем не примечательный лифт — такие устраивали в каменных небоскребах в 30-е годы. Убранство не отличалось скромностью, и все то время, пока мы спускались, меня не покидало чувство некоторой неуверенности — уж не попал ли я в кинематограф начала двадцатого века? Звук оловянного звонка оповестил нас о прибытии, и Сайрес, ничуть не сбавляя шаг, устремился по узкому коридору. Я инстинктивно ожидал увидеть здесь двери гостиничных номеров, но стены были пусты и безмолвны; лишь повторяющийся узор ореховых панелей и тусклые отсветы парных настенных светильников напоминали мне о роскоши старых нью-йоркских отелей.
— Одиннадцать кнопок в панели лифта, — нагнав МакКуина, я стал говорить чуть тише, — Мы опустились лишь до четвертой. Это техническая оплошность, или под нами есть что-то еще?
— Вход в Преисподнюю, — на его тонких, сухих губах застыла улыбка самого Мефистофеля. Я примирительно улыбнулся в ответ на его иронию и больше не спрашивал ни о чем.
Последняя пара светильников перегорела. Сайрес нащупал дверную ручку и с силой толкнул тяжелые створки двери; затем щелкнул тумблером и зажег свет. Моему взору предстал необычайно ухоженный и красивый — в лучшем моем понимании красоты, — кабинет. Двухуровневый, с галереей, он имел форму круга, и венчала его полусфера сводчатого потолка. В перилах лестниц, в очертаниях мебели, даже в свинцовом контуре мозаичной розы ветров, украшавшей мраморный, теплых оттенков пол, угадывалась природная плавность и мягкость раннего югендштиля. Я восхищенно разглядывал эту изысканную сокровищницу, вместе с тем отмечая количество книг и их старинное происхождение. Стены, смыкавшиеся в кольцо, были закрыты книжными корешками практически целиком.
— Мне кажется, это лучшая твоя камера с экспонатами, — меня охватила легкая дрожь при виде раскрытого фолианта. Я подошел к рабочему столу и медленно наклонился, поправив съехавшие очки, — Плеяды... быть того не может.
Застыв в изумлении над истершимися страницами «Книги Дзиан», я пробежался глазами по ровным... столбцам рукописных строк.
— Это старомонгольский? Но... но как?
— Она изложена на языке того, кто ее составил, — тихо ответил Сайрес. Судя по тону, он не разделял моего восторга. Помимо книг его внимание было занято чем-то другим.
— Тринадцатый век. Это даже не книга, а сборник подшитых рукописей. Это...
— Это не цель наших изысканий. И я настоятельно рекомендую тебе запастись терпением, — перебирая бумаги в ящиках, он замер на миг и выдохнул, заставив себя смягчиться, — Еще минута, и все будет готово.
Я опустился в предложенное мне кресло. Должен сказать, спокойствие покинуло меня с той самой минуты, как я переступил порог этого кабинета. Сколько я себя помню, книги были важны для меня, точно живые люди. Они пробуждали во мне интерес, жажду жизни, и я не мог при всем желании смотреть на них через стекло. Равнодушие критика было мне неведомо, несвойственно. Моя одержимость имела иной характер. И, если МакКуин оглядывал свой архив с видом скучающего коллекционера, то я был готов раствориться в картинах прошлого, в иных наречиях и языках, которые хранили в себе эти ветхие переплеты. Просто немыслимо. Я находился в одном помещении с тысячей манускриптов, тысячей текстов, тысячей древних историй, о которых ученые современности могут только мечтать. Да эти глупцы и понятия не имеют о «Пнакотикских рукописях», о «Песнях Дола», как не имел когда-то я сам. Более того, я даже не догадывался об их вещественном существовании. Упоминания, цитаты и реплики — ничто в сравнении с подлинным экземпляром. Я ощущал триумф, подобно шейху в алмазных копях, когда вдруг Сайрес грубо прервал мои тщеславные размышления:
— Все твои опыты — сущее баловство. Я дам тебе доступ к первоисточнику, и ты сам убедишься в моей правоте.
С этими словами он сел за стол, тяжело опустив перед собой книгу, похожую на гроссбух. Как я успел убедиться, ее главная функция соответствовала ее облику. Страницы были исписаны вручную на языке, напоминавшем военный шифр. Раскрыв ее сразу на середине, МакКуин немного пролистал вперед, остановившись пальцем на нижних строках.
— Ноль-два-пятнадцать-сорок-пять, — негромко озвучил он, с хлопком закрывая книгу, — Сорок пять, значит сектор двадцать. Знаешь, я предложил бы тебе хороший шотландский виски, — он повернулся лицом ко мне. Рога, венчавшие спинку его кресла, отбросили четкую тень на бархатные гардины — те были задернуты наглухо, скрывая широкое фальшь-окно. Их глубокие складки и шелковые шнуры смотрелись как что-то обыденное и домашнее. Если бы не чудовищная тишина, столь характерная для подземных и подводных убежищ, то я бы решил, что мы находимся где-нибудь в теплом и безопасном надземном месте. Скажем, в мансарде западного крыла. И эти гардины как раз закрывают витраж в полукруглом окне. Что-то с сюжетом из Саломеи. Вполне безобидные, легкие ассоциации.
— Так что насчет виски? — повторно спросил он меня, открывая свое бюро. Вместо привычных шкафчиков я увидел набор рычагов и длинную испещренную лампочками панель. Сайрес достал из внутреннего кармана трехгранный ключ, длиной, наверное, дюймов шесть с половиной, и вставил его в подходящую скважину, ни разу не повернув. Внутри что-то щелкнуло.
— Признаться, шотландцы совсем не умеют с ним обращаться. Этот копченый привкус... Довольно небрежно с их стороны.
Он опустил небольшой рычаг, и кресло подо мной задрожало. Поднявшись с места, точно ошпаренный, я обнаружил что дрожь исходила вовсе не от него.
— Но если ты меня спросишь, я выберу Оркнейские острова. Неповторимый аромат. Я бы узнал его из десятка схожих. Будь добр, вернись на место и налей мне в хайбол. Его, знаешь, так приятно держать в руке.
Когда я сообразил, наконец, где хранятся бокалы для виски, наша «часть кабинета» уже успешно отчалила от своей модерновой пристани. Сдвигаясь вбок, точно фрагмент головоломки, она неспешно поползла вдоль мощной стены, обшитой, как оказалось, листами стали. Электромотор, приводивший ее в движение, размеренно, тихо гудел под ногами, и желтый полукруг освещенной библиотеки плавно сошел на нет за моей спиной. Мы остались совсем одни. Внутри у меня все сжалось, когда наш эркер с концами отрезало от столь полюбившегося мне кабинета. Мы были точно в мышеловке, в тесной клетушке, из которой не было выхода. Сайрес зажег торшер — очередной свой экспонат конца позапрошлого века, — и я взволнованно огляделся по сторонам в надежде уразуметь хоть что-то из этих стен и мерно гудящего пола.
— Можно узнать, куда мы движемся? — я инстинктивно сжал пальцами кожаный подлокотник.
— По всей видимости, на север, — Сайрес прикрыл глаза, вникая в терпкий аромат налитого ему скотча. Сделав глоток, он отставил бокал и извлек из ящика небольшой чемоданчик.
— Я вовсе не это имел в виду... о, боги мои, да ты собрался выпивать под музыку? — узнав в чемоданчике довоенных лет патефон, я всплеснул руками и устало потер переносье. Этот безумец был увлечен своими вещами куда как больше, нежели моим состоянием. В то время как мы ползли неведомо куда в этой обставленной согласно канонам ар-нуво каморке, слушали немецкий фокстрот на советском патефоне и пили шотландский виски, мое чувство реальности и здравый смысл постепенно отказывали мне, как маленькой Алисе в небезызвестной Стране Чудес. В какой-то момент перенервничав и совершенно перестав удивляться, я обессиленно вытянулся в своем кресле с пузатым бокалом в руке и стал бездумно следить за движущейся стеной. Словно кто-то направил кинопроектор на оштукатуренную плоскость.
— Тебе стоит пересмотреть «Огни большого города». Всякий раз прямо за душу... — признался я на втором бокале. В неровном свете торшера я замечал на стальной стене огромные швы с блестящими, отшлифованными краями. Порой встречались следы от краски: какие-то номера, нанесенные по трафарету. Я мигом вспомнил о летной военной части: двери ангаров имели подобную маркировку. Все эти мои бесплодные размышления вязли в шипении старой пластинки и звуках работавшего мотора. Чем дальше мы продвигались «вбок» от начальной точки, тем слабее я верил в реальность происходящего. Должно быть, мы сделали пару миль, а то и все три, прежде чем наша капсула остановилась. Сайрес невольно вздрогнул в своем напыщенном кресле с рогами яка. Он сонно подпирал кулаком щеку, и его локоть чуть было не съехал вниз со скользкого подлокотника.
— Сорок пять, — прочитал я цифры на створках шлюза, — Ведь это четверка, не так ли?
— Да, все верно, — МакКуин поднялся на ноги и расправил плечи. На медной панели в его бюро призывно мигали лампочки, — Можешь вставать, мы прибыли.
Он взялся за вставленный ключ и плавно его повернул. С этим движением створки в стальной стене немедленно отворились.
Хранилище было самым крупным из всех, что я когда-либо видел. Это не был любительский склад или простой библиотечный архив. В этих стенах все было скроено для и во имя книг. Приборами контролировалась влажность воздуха, освещение было автоматическим и реагировало на наше передвижение по коридорам, а сами шкафы напоминали несгораемые ячейки в добротном банке. Пространство было заполнено расчетливо и скупо, проходы делились на независимые отсеки, и все это хранилище было похоже скорее на атомную подводную лодку, нежели на обитель изысканных экспонатов. Когда мы миновали бесчисленные ряды однообразных сейфов и наконец остановились у одного конкретного, Сайрес извлек из оцинкованного массива плоский широкий ящик. Раскрыв его, он извлек на свет, будто аукционный лот, потрепанный древний сборник. Я едва различил название на обложке, но Сайрес озвучил его за меня.
— «Невыразимые культы» фон Юнцта, последний оставшийся экземпляр. Рекомендую надеть перчатки.
Не сумев ничего сказать, я замер над выдвинутой ячейкой. Все происходило словно во сне. «Невыразимые культы» лежали передо мной как свежий номер обзора манхэттенских ресторанов, а я не смел и пальцем пошевелить, чтобы просто ее коснуться. МакКуин лучился не хуже чистейшего изумруда, и я чувствовал самой кожей его императорское тщеславие. Владеть такой книгой мог только Александр Завоеватель, будь он сейчас в живых.
— И ты позволишь мне взять ее в кабинет?
— Не более, чем на сутки, — по-деловому строго отозвался он. Надев предложенные им перчатки, я подцепил обложку и мельком взглянул на форзац: там, в левом нижнем углу, красовался выцветший синий штамп.
— Постой, постой... «Дрезденская библиотека»? — я перевернул страницу в поиске других пометок, — «Специальная секция»? Это книга из Дрезденской библиотеки?
— Она хранилась там перед тем, как попасть сюда в сорок шестом.
— Но ведь она сгорела в сорок пятом. Бомбовая война сорок пятого. Сайрес, не может быть...
— Смотри, — пройдя мимо меня в узком проходе, он решительно выдвинул пару ячеек, — «Культы гулей» графа д'Эрлетта, «Загадочные черви» Людвига Принна. Презентованы Дрезденской библиотеке приватно, специальная секция, тридцать девятый год.
— Сайрес...
Пальцы мои ослабели, и «культы» беззвучно захлопнулись передо мной. Сраженный открытием, я вдруг осознал в полной мере название этого места.
— Ноль-два-пятнадцать. Пятнадцатое февраля. Именно в этот день в сорок пятом Дрезден был поглощен искусственно созданным огненным смерчем. Черт побери, вся эта мертвая библиотека в твоих руках!
Беспомощно выкрикнув эту фразу, я побежал оттуда прочь, обратно по коридорам к спасительной капсуле — туда где старенький патефон все еще наигрывал хриплый джаз. Я мчался туда так быстро, словно там было мое спасение. Но, увы, меня встретил лишь письменный стол, заваленный старыми текстами, пара массивных кресел, кабинетный бар и резное бюро. Там, на сверкающей медной панели, точно изъятой из легендарного «Наутилуса», сверкали лампочки под римскими номерами. Столбцов была ровно дюжина, строк — несметное количество. Они уходили вниз, и нумерация заканчивалась на 84-й. Все прочие, ниже нее, не горели, и номера возле них отсутствовали. Я пригляделся и понял — та, что мигала, была во второй сверху строке. Номер двадцать. Двадцатый сектор. Ничтожный пункт из множества прочих пунктов — из множества прочих погибших библиотек.
Сайрес подвел меня к окну. Он положил на стол аккуратный сейф с фолиантом фон Юнцта и снял резиновые перчатки. Дернув за шелковый шнур, он раздвинул гардины — те, вопреки моим домыслам, скрывали вовсе не ложную нишу. За ними было огромное окно, смотрящее в черноту. Когда же он щелкнул невзрачным тумблером на панели, непробиваемый, плотный мрак вдруг озарился мириадами алых огней. И тогда я увидел: мы двигались не по прямой. Наш крохотный модуль был вагонеткой стоящей на рельсах, и все это время мы двигались вбок по огромной спирали, спускаясь вниз, в чудовищную, необозримую шахту, чьи очертания терялись в слабом аварийном свете. Я наблюдал как искажались дорожки огней, как искажался их горизонт. Я как неопытный мореход мог лишь предвидеть, предполагать, что эти стальные стены сворачивались в кольцо и что сотни этих колец составляли громадный колодец, улей со множеством коридоров, ведущих в места и эпохи, упоминания о которых успели исчезнуть, стереться из самой человеческой памяти.