この何でも屋の彩明が教えてやるぜ。
— Хлеб, Джэк!
Басманов мерил яростными шагами тесное пространство кухни, время от времени сшибая тростью легковесный пластиковый стул. Его растопыренная пятерня обхватывала буханку — продолговатую, точно строительный кирпич, ничем не пахнувшую и серую.
— Этот хлеб! — повторил он перед лицом возникшего в дверном проеме Джека. — Он свежий!
— Да, — аккуратно ответил тот. Его губы дрогнули и застыли на полпути между участливой улыбкой и ничего не выражающим прямым штрихом.
— Све-жий! — Басманов дважды тряхнул буханкой в воздухе. — Уже восемь суток прошло, а он по-прежнему... блядь, как же ее, — сбившись на русский, он перебирал в уме известные ему слова, — плесень, плесень! Восьмые сутки — а он не портится!
— Да. Так и есть, — покорно согласился Джек, не видя смысла спорить с очевидным фактом. Басманов громко вздохнул.
За окнами распогодилось. После метели, разыгравшейся накануне, — мягкой и безобидной, — улицы города все еще были скрыты под слоем снега; автобусы не ходили, учебные заведения не работали, частные магазины простаивали, офисные служащие взяли себе вынужденный отгул. Не двигались с места даже поезда метро — и это в Нью-Йорке, в самом центре цивилизованного мира! — тогда как русские, вроде Василия Генриховича Басманова, нервно следили за происходящим и не верили своим глазам.
— Пресвятые угодники... да что он там! — Басманов выглянул во двор, ища источник механического шума. — Он уже третий раз ее заводит. Снега — по щиколотку. Месяц — март. Не делай вид, будто ты застрял со своими оленями в Когалыме!
Хлопнув буханкой по столу, он перевел на нее взгляд и быстро отдернул руку.
— Да что же..! Джэк, это — не нормально. Этот хлеб не портится восемь дней. И стоит он столько, словно мука из золота. Или из нефти. Да и на вкус он как из нефти — разве не замечаешь? Ох...
Василий Генрихович вновь ударил тростью по ножке кухонного стула. Его спонтанные перемещения, как и словесные эскапады, были сравнительно безвредными, хоть и несли оттенок некоего бунтарства. В такие минуты он, казалось, выступал против всего на свете; протестовал стихийно. Любая мелочь была способна вывести его из себя.
— Подумать только, «штормовое предупреждение». Да я в Мурманске загорал в такую погоду! В Москве пускают по дорогам целый парад катков... блядь, этих, для уборки снега. Ты просыпаешься в шесть утра — и идешь садишься в автобус. В поезд. Во что угодно. Здесь — «штормовое предупреждение»! — он закатил глаза. — День после метели — вот настоящее «предупреждение»! Я не могу дойти до магазина и купить еды. Потому что все закрыто! А что было вчера? Очереди в супермаркетах! Нет, серьезно? Вы правда думаете, что наступает ядерная зима? В марте! В ма-арте!.. Вам по телевизору так сказали? Половину каналов проплачивают консерваторы. Другую половину — либералы. И все они друг другу противоречат. У этих в Сирии воюют, у тех — оказывают «гуманитарную помощь». Куда смотреть? У вас вообще бывает нормальное телевидение? Десять процентов правды, все остальное — дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо. Это научная фантастика, а не новости. Информационная выгребная яма. Нормально так жить?.. И ваши чертовы больницы, где оборудуют целые корпуса специально для жиробасов. Они же размером с маленького кита! Почему вы их лечите? Пускай дохнут. Пускай чертовы ниггеры вкалывают на работе, вместо того чтобы жить на пособие. Поколениями, Джек! Целыми поколениями! Они покупают себе чертовы айфоны, почти как русские — вместо того чтобы платить за медицину, они покупают себе чертовы айфоны. Попробуй им это запретить! Попробуй вообще хоть кому-нибудь что-нибудь здесь запретить! Что мне сказал тот ниггер в супермаркете? Не для того наши отцы основатели... — Басманов резко повысил голос, — Ваши отцы основатели? Ваши отцы основатели мечтали построить светское государство руками бесчисленных блядских ниггеров — и на костях таких же блядских ниггеров, как и ты сам. Гребаная Америка!.. Здесь никому ничего нельзя запрещать. Водить машину престарелому ослепшему бронтозавру, или обжираться бургерами сердечнику-жиробасу, или жрать сладкое диабетику, или мамаше-ниггерше с тринадцатью детьми заводить четырнадцатого... Жирный — уже не жирный, а изысканно красивый. Дебил — альтернативно одаренный. Беженцы из арабского мира — слезы мультикультурной радости!.. Здесь ни над чем нельзя смеяться, а все шутки — только про женщин. «Экологически чистые» продукты на специальных полках... Джэк, я решительно схожу с ума! Я начинаю думать, может и вправду эти ниггеры испытывают нужду? Может и вправду престарелым людям надо водить машину, чтобы... чтобы, я не знаю, не чувствовать себя такими... престарелыми? Может есть что-то, чего я не понимаю, а, Джэк? И почему бананы портятся за один вечер, стоя при этом целых шестьсот рублей! Нет, это безумие!..
Он грузно опустился на стул. Выдвинув из-за стола второй, Карвер присел напротив и равнодушно повертел в руке непортящийся хлеб.
— Здесь все по-другому, Джэк. Абсолютно все. Но ты-то... — выдохнул Басманов со смесью горечи и надежды. Повисла пауза.
— Пожалуй, хлеб и правда весьма...
— Дерьмовый, — проговорил по-русски Василий Генрихович.
— Дерьмовый, — воспроизвел Карвер с округлым английским «р». — В пекарне на Конюшенном был отличный.
— А я о чем! — Василий Генрихович хлопнул его по длиннопалой высушенной ладони. — И мандарины — ящиками жри! И сыр — нормальный российский сыр... а не это блядство.
— Пельмени.
— Точно, пельмени, — он развернулся боком и вальяжно устроил локоть на спинке стула, — санкт-петербургские пельмени, Джэк... И дождь на Лиговке. Исаакий. Марииненка.
— Вся твоя музыка.
— Вся моя музыка... — Басманов поднял глаза на Джека, не поворачивая лица. — Сукин ты сын.
Беззлобно бросил он, точно серебряную монету. Карвер взглянул на него в ответ и коротко усмехнулся.
Басманов мерил яростными шагами тесное пространство кухни, время от времени сшибая тростью легковесный пластиковый стул. Его растопыренная пятерня обхватывала буханку — продолговатую, точно строительный кирпич, ничем не пахнувшую и серую.
— Этот хлеб! — повторил он перед лицом возникшего в дверном проеме Джека. — Он свежий!
— Да, — аккуратно ответил тот. Его губы дрогнули и застыли на полпути между участливой улыбкой и ничего не выражающим прямым штрихом.
— Све-жий! — Басманов дважды тряхнул буханкой в воздухе. — Уже восемь суток прошло, а он по-прежнему... блядь, как же ее, — сбившись на русский, он перебирал в уме известные ему слова, — плесень, плесень! Восьмые сутки — а он не портится!
— Да. Так и есть, — покорно согласился Джек, не видя смысла спорить с очевидным фактом. Басманов громко вздохнул.
За окнами распогодилось. После метели, разыгравшейся накануне, — мягкой и безобидной, — улицы города все еще были скрыты под слоем снега; автобусы не ходили, учебные заведения не работали, частные магазины простаивали, офисные служащие взяли себе вынужденный отгул. Не двигались с места даже поезда метро — и это в Нью-Йорке, в самом центре цивилизованного мира! — тогда как русские, вроде Василия Генриховича Басманова, нервно следили за происходящим и не верили своим глазам.
— Пресвятые угодники... да что он там! — Басманов выглянул во двор, ища источник механического шума. — Он уже третий раз ее заводит. Снега — по щиколотку. Месяц — март. Не делай вид, будто ты застрял со своими оленями в Когалыме!
Хлопнув буханкой по столу, он перевел на нее взгляд и быстро отдернул руку.
— Да что же..! Джэк, это — не нормально. Этот хлеб не портится восемь дней. И стоит он столько, словно мука из золота. Или из нефти. Да и на вкус он как из нефти — разве не замечаешь? Ох...
Василий Генрихович вновь ударил тростью по ножке кухонного стула. Его спонтанные перемещения, как и словесные эскапады, были сравнительно безвредными, хоть и несли оттенок некоего бунтарства. В такие минуты он, казалось, выступал против всего на свете; протестовал стихийно. Любая мелочь была способна вывести его из себя.
— Подумать только, «штормовое предупреждение». Да я в Мурманске загорал в такую погоду! В Москве пускают по дорогам целый парад катков... блядь, этих, для уборки снега. Ты просыпаешься в шесть утра — и идешь садишься в автобус. В поезд. Во что угодно. Здесь — «штормовое предупреждение»! — он закатил глаза. — День после метели — вот настоящее «предупреждение»! Я не могу дойти до магазина и купить еды. Потому что все закрыто! А что было вчера? Очереди в супермаркетах! Нет, серьезно? Вы правда думаете, что наступает ядерная зима? В марте! В ма-арте!.. Вам по телевизору так сказали? Половину каналов проплачивают консерваторы. Другую половину — либералы. И все они друг другу противоречат. У этих в Сирии воюют, у тех — оказывают «гуманитарную помощь». Куда смотреть? У вас вообще бывает нормальное телевидение? Десять процентов правды, все остальное — дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо. Это научная фантастика, а не новости. Информационная выгребная яма. Нормально так жить?.. И ваши чертовы больницы, где оборудуют целые корпуса специально для жиробасов. Они же размером с маленького кита! Почему вы их лечите? Пускай дохнут. Пускай чертовы ниггеры вкалывают на работе, вместо того чтобы жить на пособие. Поколениями, Джек! Целыми поколениями! Они покупают себе чертовы айфоны, почти как русские — вместо того чтобы платить за медицину, они покупают себе чертовы айфоны. Попробуй им это запретить! Попробуй вообще хоть кому-нибудь что-нибудь здесь запретить! Что мне сказал тот ниггер в супермаркете? Не для того наши отцы основатели... — Басманов резко повысил голос, — Ваши отцы основатели? Ваши отцы основатели мечтали построить светское государство руками бесчисленных блядских ниггеров — и на костях таких же блядских ниггеров, как и ты сам. Гребаная Америка!.. Здесь никому ничего нельзя запрещать. Водить машину престарелому ослепшему бронтозавру, или обжираться бургерами сердечнику-жиробасу, или жрать сладкое диабетику, или мамаше-ниггерше с тринадцатью детьми заводить четырнадцатого... Жирный — уже не жирный, а изысканно красивый. Дебил — альтернативно одаренный. Беженцы из арабского мира — слезы мультикультурной радости!.. Здесь ни над чем нельзя смеяться, а все шутки — только про женщин. «Экологически чистые» продукты на специальных полках... Джэк, я решительно схожу с ума! Я начинаю думать, может и вправду эти ниггеры испытывают нужду? Может и вправду престарелым людям надо водить машину, чтобы... чтобы, я не знаю, не чувствовать себя такими... престарелыми? Может есть что-то, чего я не понимаю, а, Джэк? И почему бананы портятся за один вечер, стоя при этом целых шестьсот рублей! Нет, это безумие!..
Он грузно опустился на стул. Выдвинув из-за стола второй, Карвер присел напротив и равнодушно повертел в руке непортящийся хлеб.
— Здесь все по-другому, Джэк. Абсолютно все. Но ты-то... — выдохнул Басманов со смесью горечи и надежды. Повисла пауза.
— Пожалуй, хлеб и правда весьма...
— Дерьмовый, — проговорил по-русски Василий Генрихович.
— Дерьмовый, — воспроизвел Карвер с округлым английским «р». — В пекарне на Конюшенном был отличный.
— А я о чем! — Василий Генрихович хлопнул его по длиннопалой высушенной ладони. — И мандарины — ящиками жри! И сыр — нормальный российский сыр... а не это блядство.
— Пельмени.
— Точно, пельмени, — он развернулся боком и вальяжно устроил локоть на спинке стула, — санкт-петербургские пельмени, Джэк... И дождь на Лиговке. Исаакий. Марииненка.
— Вся твоя музыка.
— Вся моя музыка... — Басманов поднял глаза на Джека, не поворачивая лица. — Сукин ты сын.
Беззлобно бросил он, точно серебряную монету. Карвер взглянул на него в ответ и коротко усмехнулся.